Из первых уст

От автора: здравствуйте, уважаемая редакция! Решив принять участие в вашем конкурсе, я с радостью поделюсь с вами рассказом моего деда — Алексея Никитовича Лазарева, участника ВОВ. Дед часто рассказывает о войне, его можно слушать часами. Он часто выступает на митингах, собраниях, его приглашают в школы, техникумы, потому, что рассказывать о войне как он, не каждый сможет. Памяти деда можно позавидовать, прошло так много лет, а дед помнит все имена и фамилии людей, с которым прошел трудный, военный путь. В общем, вы сами все поймете, прочитав рассказ деда. Живет Алексей Никитович в деревне Енгазино Кадомского района, вместе с супругой. 22 марта деду исполнилось 89 лет, но он выглядит гораздо моложе (кстати, однажды деда не пропустили в очереди к врачу, не поверили, что ветеран, «молодой», говорят) А может у деда есть свой рецепт молодости, не смотря на потраченные нервы на войне. Одним словом, дед по-прежнему энергичен и не теряет чувства юмора, а еще он сам водит машину, начал совсем недавно, до этого «шоферил» только во время войны. Каждый год к «Дню Победы» к деду приезжают волонтеры, на которых он производит сильное впечатление. Даже в интернете можно найти информацию о нем. Надеюсь, вы прочитаете рассказ деда, не смотря на его объем — там вся его жизнь! На склоне лет своей жизни все больше и чаще перебираешь в своей памяти, как прошла твоя жизнь, что ты сделал хорошего, какие допускал ошибки, и если бы жизнь повторилась снова, то прошедшая жизнь была бы ориентиром, хотя ошибки все равно бы повторялись, невозможно предугадать все точно. Так уж устроена жизнь человеческая. Я постараюсь описать о жизни всего XX века. С 30-х годов я сам лично, что видел и пережил. Опишу подробней, а до 30-х годов по рассказам своего отца, Лазарева Никиты Фроловича. Его рассказы очень четко отложились в моей памяти. В 1901 году в возрасте девяти лет отец поступил учиться в первый класс Старокадомской церковно-приходской школы. С ним в одном классе учился сын священника - Яковлев Евгений Васильевич, впоследствии ставший директором Енкаевской Н.С.Ш. Мне у него пришлось учиться. Предмет он вел - географию, это были предвоенные годы.. По натуре человек он был душевный - спокоен, но крепковат на уши, и мы, ученики, были довольны. В 1904 году отец окончил 3 класса с хорошими оценками, но дальше ему учиться не пришлось, так как был из бедной семьи. Вот тут мы и должны уловить разницу: при капитализме возможно было все, а бедному народу влачить жалкое существование. У нас в деревне при въезде со стороны Кадома находилось барское поместье с хорошим фруктовым садом, колодцем в саду и хорошим по тем временам домом, барин часто наезжал в деревню, особенно в летнее время. Фамилия его Богданов. Проживал он в Сасовском районе, село Любовниково. По специальности он врач. И вот в один из приездов в д. Енгазино ему приглянулся 12-летний паренек по имени Никитка. Тогда барин обратился к деду Косте, чтоб он разрешил внучку поехать к нему работать. Именно к деду обратился, а не к отцу Фролу, потому что дед был глава хозяйства. Таков был порядок. Работа сводилась к поддержанию определенной температуры как в приемной, так и в аптеке, поэтому занимался топкой печей. Его тянуло к учебе и он стал познавать письменность по латыни. Барин поручал ему приносить с аптеки лекарства для больного и всякий раз при проверке хвалил отца за правильно выбранное лекарство. Проработав у барина три года, летом 1907 года приехал в свою деревню. К этому времени приехали в отпуск с Нижнего Новгорода братья Герасимовы - Филипп и Иван. Они были постарше отца один на 5 лет, второй на 4 года. Это я беру с архивной книги отца, которая сохранилась по сей день. Они уговорили отца поехать с ними в город и там устроиться на работу. При приезде в город Филипп с Иваном подводили отца к столовой и заставляли его одного заходить к хозяину и проситься на работу. Пройдя несколько мест, счастье ему не улыбалось, и только один хозяин столовой взял его работать. Сначала поручил мыть посуду и, видя, как отец старательно выполняет работу, доверил подавать кушанья на столы. В столовую наезжали богатые люди, и отец старался помочь снять одежду, а после трапезы помогал собраться. За это получал вознаграждение. Проработав определенное время, заработал золотой. Летом, не могу назвать год, втроем взяли отпуск для поездки на родину. С Нижнего до Ватажки плыли пароходом, а с Ватажки наняли тройку с колоколом под дугой коренника. При въезде в деревню решили прокатиться по всей деревне, показать себя (кому не хочется при возможности козырнуть в молодости), подъехав к дому. Родные с радостью встретили отца, и он сразу вручил свой золотой деду Косте. Отгуляв отпуск, вернулись в город на свои места, с прежним старанием отец взялся за работу. Но в одно время его постигло несчастье. Зайдя в туалет, а он и за туалетом ухаживал, заметил в щелке бумажку, достал ее, это оказались деньги. Отец положил их в свой карман, не сообщив хозяину. А через неделю был с работы уволен (потом только понял, что была проверка на честность), пришлось вернуться в деревню и работать по хозяйству. В 1914 году был призван в армию. В этот же год началась война с Германией. Их подразделение бросили на фронт. И в одном из наступлений два товарища по бокам были убиты, а отцу две пули прошили шинель. Немцы окружили их и взяли в плен. Привезли в Германию, поместили в лагерь для пленных, а потом стали распределять на работы по хозяйствам. Отец попал к хозяину, у которого проработал 5 лет. Работу приходилось выполнять разную. В основном, ухаживал за скотом. Пищу принимал строго по часам. Комнату имел отдельную (пристройку к сараю, там был и туалет, и электрический свет), мы в России так не жили. Приходили посылки из дому с России. Хозяин, немец, был добрый. Отец принес фотокарточки с действующей армии, с плена, с лагеря и от хозяина, у которого жил. Фото сохранились хорошо. Я их передал в районный музей, там они сейчас и хранятся. Работая у хозяина, отец стал изучать карту мира, готовясь к побегу. И вот в одну из ночей, выйдя из своего жилья и обойдя дом хозяина, удостоверившись, что он спит, совершил побег. Шел ночью на восток. И как только начинался рассвет, забирался в глушь и отсиживался до следующих сумерек. Пройдя всю Германию, а жил отец в Западной части, и пройдя Польшу, у самой границы с Россией был схвачен жандармами, документов никаких не было и был опять направлен в лагерь в Германию. Отец сильно переживал, боясь попасть к хозяину, от которого бежал, но к счастью вышел указ об обмене военнопленными. И он попал в обмен. При приезде домой ему было поручено работать милиционером и направили в Темников, так как Кадом был Темниковского уезда. И вот в один из дежурных дней, неся службу по городу, отец повстречался с сильно пьяным человеком, который произносил похабные слова, всем угрожая. Отец пытался успокоить этого человека, но он на уговоры стража порядка стал произносить угрозы и тот вынужден был доставить его в отделение милиции. При входе к начальнику в кабинет начальник милиции встал и первым подал ему руку, а отцу было сказано, чтоб продолжал службу. Этот пьяный вдогонку отцу стал выкрикивать угрожающие слова. Впоследствии отец узнал, что этот пьяный дебошир был секретарь Темниковского уезда, и тогда он подал начальнику милиции рапорт о переводе его в Кадом. Просьба была удовлетворена. В одно время, не уточняю год, в Новоселках произошел конфликт между братьями, для усмирения был вызван наряд милиции с Кадома. В него входили мой отец и Рожнов И.И. При входе со двора в сени отцу был нанесен сильный удар по голове березовым поленом сзади женой одного из братьев. Отец упал, потеряв сознание. Быстро придя в себя, вскочил. Братья с женами давили на Рожнова. В это время шел с Сасова по Новоселкам военный мордвин в буденовке и длинной шинели. Услышав шум во дворе, зашел и крикнул: «Это что за банда собралась?» Дебоширы струсили и конфликт был устранен. А позже, когда вышло постановление о добровольной милиции, отец подал рапорт и из милиции ушел, стал работать по хозяйству дома. В 1929 началась коллективизация. В деревне первыми в колхоз вступили братья Герасимовы, о которых я упоминал выше. Они приехали с Нижнего и жили бедно. Отец в колхоз вступил 10 марта 1931 г., но был вскоре из колхоза исключен. Братья Герасимовы вступили в партию, получив широкий доступ к управлению в деревне, и пытались убрать отца. Видя его способности, конкурировать им с ним было не по силам, объявив его кулаком, пустили хозяйство на распродажу: отобрали лошадь, корову, овец, сломали двор, оставив нам один домик под соломой в три окошка, в котором мы и жили. Мне он и теперь часто снится во сне. Остался у нас мешок муки, чтоб его не отобрали, отец взвалил его на спину и понес к брату. Брат жил метров за 300, жена у брата отца была самолюбива и жестока. Муку не приняла. Отец сказал ей, что семья у вас большая, много ребятишек, вот вы и съедите муку. Но убеждения были напрасны. Тогда брат брату помог мешок взвалить на спину, и мы с отцом пошли обратно домой. Я все это хорошо помню. Мне уже было 6 лет. Я бежал позади отца, а он корчился под тяжестью, потряхивая мешок повыше, и как только переступил порог сеней, мешок рухнул на пол, а через полчаса подъехала повозка, на ней были: Малашин, председатель сельсовета, и один из братьев Герасимовых. Положили мешок с мукой на телегу и увезли. Мы остались без хлеба, а нас было 5 человек - трое ребятишек-погодки 5-6-7 лет, а мать была в положении четвертым, который родился в 1932 году. Поздней осенью 1931 года мы сидели за столом, ужинали. В дом быстро заскочил мужчина -это Никонов Тимофей Дормидонтович и сказал: «Быстро уходи из дому, тебя сейчас придут забирать». Я, говорит, стоял у окна правления и слышал о тебе разговор, а сам быстро развернулся и ушел из дому. Отец также быстро выскочил из-за стола, схватил на станике телогрейку и шапку, хлопнул дверью и ушел неведомо куда. Минут через пятнадцать зашли в дом трое мужчин и спросили, где хозяин. Мать ответила, что не знает. Тогда они стали делать обыск. Не найдя отца, ушли и так мы, малолетки, остались с матерью, которая была в положении, без куска хлеба. В конце февраля 1932 года к дому подъехали две повозки на санях и четверо мужчин стали отбирать с подпола картошку. Двое ярых спустились в подпол, а двое в корзинах выносили на улицу и ссыпали в сани. Это были Никонов Т.Д., о котором я упоминал, который велел бежать отцу, а второй Герасимов Трофим - прямой и дерзкий человек, дальний родственник братьев Герасимовых (он их ненавидел, был с ними в плохих отношениях). А мы, малыши, сидели на печи на голых кирпичах, прикрывшись вотолой. И вот тут-то эти двое -Тимофей и Трофим велели нам пожаться к стенке и высыпали нам две корзины картошки, тихонько сказав: разровняйте и сядьте на нее и получше прикройтесь вотолой. Этим людям царство небесное. Так вот, кто сидел голой задницей на мороженой грязной картошке, тот знает, как проходила коллективизация. Весной 1932 года появился дома отец. Тогда я не знал, откуда он взялся, а впоследствии он рассказывал, как только он выскочил из дому во двор, надел телогрейку и через заднюю калитку вышел в огород, потом в поле и взял курс на Преображенку, а с Преображенки пешком ночью до Сасова. Там сел на поезд и приехал в Москву, нашел односельчанина Никонова Ф.В. (это племянник Тимофея) у него в сарае и проживал, боясь, что и там его сыщут. Одновременно хлопотал перед высшими руководителями о неправильном исключении его из колхоза. В Москве с пониманием отнеслись к отцу и дали документ, чтоб он был восстановлен в колхозе. Документ этот сохранен. Я его сдал в музей района. Там он сейчас и хранится. Через некоторое время отца снова стали теребить. Тогда отец обратился к районному прокурору, который поставил окончательную точку и отец стал постоянным членом колхоза. Наперво работал бригадиром, потом в складу кладовщиком, затем счетоводом в правлении. В 1937 году в деревне Енгазино было 73 домохозяйства. Колхоз «Красный ударник» был одним из первых в районе. Скот увеличивался, была заболеваемость. Для его лечения нужен был специалист ветфельдшер и тогда правлением было предложено отцу учиться на ветеринара. В это время отцу было 45 лет и он от учебы отказывался, но так как не было грамотной молодежи, отец согласился и 1 ноября 1937 года поступил учиться в Кадомскую районную колхозную школу при Кадомском райзо, а 26 декабря 1938 года окончил школу с отличными оценками и был награжден книгой («Акушерской гинекологией»). Цитирую запись на обложке книги: «На добрую память за хорошую учебу курсанту ветфельдшерского отделения Кадомской РКШ Никите Фроловичу Лазареву. Директор школы Сикора.». Книга и свидетельство об окончании школы сохранены. В 1939 году в апреле нас постигло невосполнимое горе, умерла мать, оставив нас, четверых на попечительство отца. Отец помимо своего колхоза обслуживал еще колхоз в Новом Пошатове. По утрам, уходя на работу, нас не будил. Сготовив завтрак, оставлял на столе записку, закрывал нас и уходил на работу. Когда мы просыпались, читали записку, по ней и находили кушанья. Хлеб пек сам на поду и летом в одно утро разгреб тряпкой на черенке угли, посадил хлеб, а в тряпку завернулись тлеющие угли. Отец в спешке их не заметил, поставил черен с тряпкой в угол чулана и пошел в соседний колхоз на работу, но по дороге вспомнил, что что-то забыл. Пришлось вернуться. Открыв дверь дома, тряпка в чулане у стены полыхала огнем, в доме сплошной дым, отец сумел все затушить. Так нам не суждено было сгореть. Осенью 1939 года отец привел нам новую мать (мачеху). К нашему счастью мачеха была бездетна и добрая, своя деревенская. Мы ее звали мамой и нам с ней было неплохо, царство ей небесное. Весной 1941 года я окончил 7 классов Енкаевской Н.С.Ш., подал заявление в Кадом в 8 класс. Меня приняли, но 22 июня началась война. Каждый день стали провожать на фронт мужчин, в деревне вопли, крики. Мне было 15 лет, отцу 49. Мы ждали своей очереди и поэтому учебу я прекратил и стал работать в колхозе. Осенью 1942 года отца взяли на фронт. При уходе отец очень просил меня следить за порядком в доме, слушаться мать. Мы жили в согласии и обиды никакой не имели друг на друга. Отец угодил в авиачасть, был кладовщиком боепитания, отпускал бомбы и другие боеприпасы для самолетов. Войну закончил в Кенигсберге и при выезде в Союз в Бобруйске угодил в аварию. Столкнулись две машины. Отец был в кузове, получил травму головы и ног. Отлежав в госпитале, вернулся домой и приступил к прежней работе ветеринаром. Пользовался авторитетом как среди своих рабочих, так и среди населения, был безотказен по оказанию помощи населению в лечении скота. Умер в возрасте 86 лет. А теперь вернемся в 1942 год, когда отец ушел на фронт. Братья Герасимовы, о которых я описывал выше, взялись шантажировать меня. У старшего брата Филиппа жена работала продавцом в ларьке. Пришла разнарядка ехать за солью на Ватажку, было послано 3 подводы (колхоз состоял из 3-х бригад) и трое парней 14-16-17 лет. Двум были выданы продавцом мешки под соль, а мне дала торпище, сказав, что по приезду будут мешки - пересыпем, взвесим и проблем не будет. Загрузив на Ватажке подводы солью, мы в ночь выехали домой. При выезде с Нармы стало совсем темно, ветер усилился, дороги не видно, все забило снегом. Передом шел умный мерин по кличке Вахтир, и он с дороги стал сбиваться. Тогда пустили передом наугад опытного и сильного мерина по кличке Верный, я ехал последним на молодой матке. Проехав какое-то расстояние, снег с поля смело, показалась черная земля. Мерин встал, идти дальше заупрямился. Мы сошли с саней, зашли вперед лошади, увидели впереди пропасть, это был глубокий крутой овраг. Вдали - внизу маячил темный кустарник. Вертать лошадей и ехать неведомо куда было бессмысленно и мы решили ночевать, завернувшись в свиты в головяшках саней. Окончательно окоченев, встали и стали разминаться у саней, вдруг заметили вдалеке огонек, повернули лошадей вдоль оврага на ориентир. Было еще темно. Лошади шли без натуги. Чувствовалось, что идем под уклон, наконец появились дома и тот счастливый огонек в окне. Подъехали к дому, постучались, вышла женщина в годах. Мы спросили, что за деревня, она ответила Ивановка. Так вместо Ст. Пошатово приехали в Ермишинский район. Эта женщина топила печку и варила картошку. Мы ей дали соли, а она нас накормила горячей картошкой -спасибо ей. Отдохнув, теперь уж по знакомой дороге двинулись в путь до дома. Оставалось 15 километров, при выезде с Малахова стало светать, мы спешили, чтоб приехать домой пораньше и взять для себя соли. Она тогда была в дефиците. При выезде с Четова я открыл кошель, расстелив на дно тряпицу, зачерпнув несколько горстей соли, бросив ее в кошель, завернув аккуратно концы тряпки, накрыл крышкой и перевязал бечевой. Много взять соли побоялся, так как Герасимов Филипп проживал в отнятом доме у барина Богданова, от него хорошо просматривался наш дом. Отдохнув дома, повезли соль к складу. У тех двоих соль в мешках сгрузили в склад, хотя они куда больше взяли соли, чем я, у одного, что помоложе, отец был дома, работал бригадиром и имел контакт с Герасимовыми, а что постарше не боялся, так как его вскоре взяли на фронт и он не вернулся - погиб, а меня стали пытать, скажи, сколько взял соли, примет без веса. Я знал, к чему идет дело, в войну было очень строго за кражу, за карман украденного зерна давали 6 лет. Я не признавался, а пытали всегда при народе, чтоб были свидетели, и вот у склада сортировали зерно женщины, одна женщина не выдержала надо мной надругательство, в резкой форме сказала, что вы издеваетесь над парнем, у двоих приняли, а его мучаете - это была Иванушкина Анастасия Петровна, царство ей небесное. Тогда продавец сказала: ищи мешки, будем вешать соль. Сколько мучений было матери (мачехе) ходить по людям и спрашивать мешки. С трудом набрала, и я повез соль на весы. К моему счастью вес отпускной сошелся точно. Так я освободился от мытарств. В 1943 году подошла и моя очередь идти в армию, защищать Родину. 2 ноября вечером мне была вручена повестка, а утром, 3 ноября, с мешком сухарей я прибыл в Кадом, к военкомату. А в ночь на подводах отправили в Сасово. Везли нас лесом через Липовку. В Липовке устроили ночлег и к вечеру, 4 ноября, прибыли на станцию Сасово. Нас построили и сказали, что будем служить в понтонных войсках. На рельсах стоял товарный вагон. Дали команду заполнять вагоны. В них - грязь, темь. Набили нас до отказа, задвинули дверь, заскрежетал запор и мы оказались в закупоренном темном вагоне. Через некоторое время вагон вздрогнул и медленно двинулся. И только рано утром 5 ноября мы прибыли на станцию Шилово. На остановках стояли подолгу. Разгрузились и повели нас на водную станцию на Оке. Там нас ожидал катер. Заполнив катер, поплыли по Оке до станции С. Юшта. Это 7 километров от Шилова. В Юште строем подвели к складу, велели поставить мешки с сухарями перед собой на землю, а потом два шага назад направо и повели в холодную баню. Здесь нас переодели в военную форму, дали старые ботинки с обмотками и старые потрепанные шинели. Потом мы сами их приводили в порядок. И так я оказался во втором понтонно-мостовом батальоне. Через 2 дня стали отбирать в учебную роту у кого было 7 классов. Но таких было мало, больше было с начальным образованием. Занимались мы изучением понтонного парка, изучали мины разных модификаций. Со временем приступили к практическим делам. Днем собирали паромы, а ночью занимались минированием и разминированием минных полей, учились метать бутылки с горючей смесью. Всю зиму с 1943 на 1944 год нас готовили для фронта. 14 июня 1944 года нас переодели в новое обмундирование и под духовой оркестр отправили на фронт. Летом 1944 года готовилось большое сражение по освобождению Белоруссии и мы должны были пополнить часть именно в этом наступлении. Везли нас южной дорогой через Елец, Орел, Брянск. Доехали до станции Новозыбков. Дальше железная дорога была разрушена. К этому времени фронт перешел в наступление. Оно было успешным. Немцы в панике удирали, а которые сопротивлялись, попадали в окружение наших войск и уничтожались, а кто не сопротивлялся, шли большими партиями в плен. В таком кошмаре часть, которую мы должны были пополнить, затерялась. И нам ее пришлось догонять, разыскивать. Шли где пешком, а где и на попутках. Проходили через освободившиеся города Жлобин, Бобруйск, Слуцк, и только на Западном Буге, севернее Бреста пополнили часть -седьмую отдельную понтонно- мостовую бригаду, которая состояла из четырех батальонов: 61, 63, 136, 138. Я угодил в 138 батальон, которым командовал майор Низбельский. Через Буг был построен низководный мост и взводу, который я пополнил, была дана команда выйти в ночь на охрану моста, так как плацдарм на западном берегу был очень мал, и немцы под покровом ночи могли подобраться к мосту и взорвать его. Ночью немцы пытались окружить мост с восточной стороны. Танки ревели за нашими спинами, ломая мелколесье. Земля дрожала и сыпалась с окопов на голову. Кольцо сжималось. Мысли, помню, были одни: плен. Что сделают с нами немцы? Но наши танки не дали сомкнуть кольцо. Завязался бой. Немцы были разбиты. Наступление наших войск продолжалось. Следующую водную преграду за Бугом нам предстояло преодолеть - реку Нарев. Вечером батальон пытался форсировать реку, но немцы открыли по нашим машинам сильный огонь и нам, чтоб бессмысленно не погубить людей и технику, пришлось отступить. Только с рассветом, подъехав к реке и сбросив на воду понтоны, приступили на веслах переправлять пехоту на плацдарм, но из-за сильного огня немцев расчеты вынуждены были прижаться к берегу, к кустам и только один расчет под командованием старшего сержанта Собянина продолжал переправлять пехоту, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Я вот пишу, а он в мыслях у меня горбоносый, средних лет сибиряк. Затем приступили к сборке паромов для переправки танков. Налетели немецкие самолеты, стали на нас сбрасывать бомбы и бить с пулеметов. Местность была открытой и нам пришлось применить дымовую завесу. В дыму эта адская работа глотку жжет, слеза катится с глаз, натыкаешься друг на друга. Но расчеты знали четко свое дело, переправа была обеспечена. Войска продолжали двигаться вперед по территории Польши. А нам пришлось разбирать паромы, грузить на машины и двигаться за передовыми частями. Следующая водная преграда - река Висла. Но к нашему счастью уцелел через Вислу мост. Ночью мы по нему проскочили и закрепились на левом берегу до следующего зимнего Висло-Одерского наступления, которое началось 14 января 1945 года, а Берлинское наступление началось 16 апреля 1945 года. Но о них я уже писал к 45-летию Победы в районной газете за №51 - 55, а повторяться какой смысл. Теперь свои воспоминания хотелось бы изложить на бумаге в послевоенное время. При отступлении немцы все уничтожали, взрывали мосты через каналы и реки, взрывали краны в портах. Нам, как инженерным войскам, пришлось заниматься расчисткой от всего изуродованного. Летом 1945 года батальон выехал в г. Штеттин. Там немцы взорвали много кранов на морской пристани, к пристани подход кораблей был невозможен из-за опрокинутых в воду кранов. Нам был дан 100-тонный плавучий кран с крановщиком немцем, у нас были свои водолазы, большие фермы мы измельчали при помощи взрывчатки и извлекали из воды при помощи крана. Закончив работу в порту г. Штеттин, приступили к чистке каналов от обрушившихся взрывом мостов, на поверхности изуродованные детали мостов взрывали огневым способом, а в воде на глубине электрическим. Плавали над обрушенным мостом на лодке с глубомером, это два шеста по бокам лодки, а внизу их скрепляла поперечина и опускалась на определенную глубину и где происходил зацеп, туда опускался солидный заряд и подрывался, а мелкими посильными кусками вытягивали лебедкой на берег. Взрывчатка была в дефиците и нам приходилось доставать ее на минных полях. Обычно заниматься разминированием доверяли мне, как самому молодому, а мне было 19 лет, а в помощники мне давали самого храброго бесстрашного солдата. Им всегда был озорной с легкими веснушками на лице и лукавинкой в желтоватых глазах Пристижнюк, по национальности молдаванин. Работали мы с ним осторожно, без суеты, зная пословицу: минер ошибается один раз, разминируя минное поле у деревни, которая была разбита до основания. Обнаружили и противопехотные мины. В стороне стоял дом, крытый черепицей и от сильного взрыва черепица разлетелась на большое расстояние. Немцы и применяли мины под цвет черепицы. Это были мины в деревянных ящичках, стеклянные внутри. Они опаснее металлических, миноискатель их не обнаруживал. Вперемешку с ними были мины натяжного действия и шрапнельные. Здесь нужно иметь отличное зрение и спокойствие. У нас в то время с Пристижнюком все это было: и взрывчатку на место работы мы привозили в достатке, питались мы сытно - трофейными продуктами. Немцы же испытывали большую нужду в продуктах, попросту сказать голодали и подходили всякий раз к нашей кухне за едой, в основном это дети и старики, и наш повар —смиренный Миша Коршаков (родом с Калининской области) толпу людей осматривал и определял, по сколько может всыпать в миску или котелок пищи из оставшейся кухни. Закончив работы в конце 1945 года, выехали на постоянное место службы в г. Рослау. Там до войны располагалась немецкая инженерная часть. В 1946 году был большой отток солдат по демобилизации. Много у нас в части уехало шоферов, машины остались беспризорными и нас, молодых, в спешном порядке стали обучать на шоферов. После экзамена получив права водителя, за мной было закреплено 2 машины 3ИС и катер Б.М.К.-70. Катер мне был знаком, со множеством заплат на корпусе, но с крепким сердцем (мотором). Мне на нем пришлось работать на Одере в войну, катеристом был Селюхов, а я у него подручный, следил за буксиром. В катере на Одере было много ветоши, топор и деревяшки (поленья). Это для того, когда немецкие самолеты налетали на переправу и с пулеметов прошивали корпус катера. Я быстро должен заткнуть пробоины, не дав затонуть катеру. В г. Рослау была на Эльбе судоверфь и там занимался разработкой новой конструкции катера инженер-конструктор немец и когда катер был построен, его надо было испытать на надежность. Это были двухвинтовая машина с дизельным мотором, заводилась сжатым воздухом, испытание должно проходить в Союзе на Неве в Ленинграде. Подыскали команду для сопровождения. Выбор пал на меня, как катериста. Старшим был лейтенант Гурвянов (мордвин) и для охраны рядовой Злобин (москвич). Везли катер на платформе поездом, а самолетом в Ленинград прибыл наш командир полка генерал-майор Яковлев. Это был душа солдат. Генерал пожилой. Мы с ним прошли дорогами войны. Сдав катер комиссии, вечером собрались в комнате. Генерал расспрашивал нас, откуда мы родом, и узнав, что проживаем мы друг от друга недалеко, разрешил нам побывать на родине, сказав, чтобы мы собрались в определенное время в Москве и не опоздали пересечь границу по пропуску. Так я впервые после войны при оружии с боеприпасами побывал дома 4 дня. При возвращении в часть занимались изучением военного дела. Границу с ГДР часто нарушали американские самолеты. Нам это было известно и мы были готовы в случае чего, получив приказ начать боевые действия. По ночам нас часто поднимали по тревоге, проходили длинные расстояния с преодолением различных заграждений и водных преград. В 1947 году проходили крупные учения (маневры). Мой катер был в ремонте. Командир роты капитан Ивко просил меня сесть за руль другого катера, закрепленного за младшим сержантом Рыбиным. Рыбин был нервозным человеком и много ошибок делал на воде. Я отказался от такой просьбы, зная, что на незнакомой машине работать рискованно, да особенно на воде. 30 октября начались маневры. Поздно вечером наши машины подошли к берегу реки Эльба. Сбросив понтоны, мы приступили к сборке тяжелых паромов для переправы танков через реку. Один паром был собран и поставлен у берега на тяжелый якорь. Ниже по течению пришвартовал свой катер Рыбин. Накинув буксирный трос с парома на крюк катера, а ниже катера собирался еще паром, когда солдаты наложили металлические тяжелые прогоны на стрингера понтонов и, поставив их на ребра, но еще не закрепив болтами к стрингерам понтонов, я заметил светящиеся искры на берегу. Ночь была темной, дул промозглый ветер. Паром, что выше по течению, разворачивало, а течение воды на Эльбе быстрое. Якорь полз по камням, мысль у меня сработала мгновенно: сейчас верхний паром ударит по нижнему, прогоны незакрепленные повалятся, как домино, и попридушат солдат. Я бросился на якорь, коленками уперся в плечи. Так стараясь лапы якоря вогнать в какую-либо расщелину в камнях, левой рукой держался за полукольцо и мне удалось на какое-то время задержать разворот парома. Солдаты успели закрепить прогоны, но катерист Рыбин, боясь, что развернутым паромом раздавит его катер о камни берега, нажал на стартер, дал полного газу, с силой рванул паром. Камни не выдержали сильного рывка, выскочили с места и якорь полетел в воду, а меня отбросило назад. Когда я встал, ничего не чувствуя, постоял несколько секунд, почуял, что по ладони ползет что-то горячее. Пальцы сцепились. Я поднес руку к глазам и увидел, что нет конца среднего пальца, а со второго указательного сорвано мясо с ногтем и прилипло меж пальцев. По берегу проходил санинструктор с какой-то части. Наложил мне на руку резиновый жгут и замотал мне пальцы бинтом. Командир роты дал машину и мы с шофером Пухтановым (татарин) поехали искать полевой госпиталь, который находился в лесу. В палатке мне сделали укол и направили в стационарный госпиталь, который находился в г. Риза. Отыскав ночью городок, а в нем госпиталь, я был положен на операцию. За ночь поступило много раненых с учений, а утром мне сделали операцию, удалив костные осколки с конца пальца, через неделю закончились учения и за мной в госпиталь приехал командир батальона майор Ельцов. С моего согласия, начальник госпиталя отпустил меня и я прибыл в свою часть. У нас в части были свои врачи - это майор Глейзер (еврей) и капитан Палазник (белорус) и при них санитар. Санитар промывал мне пальцы марганцовкой и снова перевязывал. Нарастил много грязи на пальцах, мясо загнило, а кость стала чернеть, тогда меня опять направили в госпиталь в г. Лейпциг. При осмотре начальник госпиталя подполковник Спиранский спросил, кто лечил руку, я ответил, капитан Палазник, а он нас, больных, и привез в госпиталь. Он его вызвал и сильно ругал за плохое лечение, а мне написал: ампутация пальца. Когда я лег на операционный стол, спросил: как будут делать операцию. Хирург майор Гальченко ответил: вынем весь сустав с руки, руку сошьем и она, ладонь, будет поуже. Я наотрез отказался от такой операции. Мне грозили выпиской с госпиталя, написав командиру части, что я отказался от лечения. Я просил, что от лечения не отказываюсь, а сустав вынимать не дам. Приступили к лечению. Вскоре пальцы подернуло тоненькой пленочкой и болезнь пошла на поправку. Так я остался с оборванным пальцем, но нормальной рукой. Теперь говорят, что оборвал бы пальцы в 45-м году в войну, был бы инвалидом войны с приличной пенсией, а сейчас я имею гражданскую рабочую пустую инвалидность. Но я и обиды ни на кого не имею. Человек прежде всего должен быть человечным и иметь предел своей сытости. Итак, в 1950 году подошла и моя очередь на демобилизацию. В октябре выехал с Германии со своей части и 6 ноября был дома в своей деревне, пробыв в армии семь лет. Встав на учет в военкомате, узнал, что в Сапожке есть школа, где готовят электромехаников. Я взял в Кадоме в райисполкоме направление и уехал учиться в Сапожок. Как только закончил годичную школу электромехаников, пытался уехать в город, но родители были в годах преклонных и нуждались в помощи. Уговорили меня остаться с ними. К этому времени уже начала работать Старокадомская ГЭС, директором ее был Желаевский В.Т. Мы знали друг друга еще с детства. Он помог мне устроиться работать на электростанции дежурным у щитов. На станции было холодно, поэтому группку приходилось топить с перекалом и отдыхали на топчане, прижавшись поплотнее к кирпичам. Я ходил на работу в шинели, отдыхал, не скидая ее. В одно из дежурств, сидя за столом и наблюдая за приборами, я услышал за щитом щелчок, за ним второй и третий. Это погорели предохранители у одной из турбин, нагрузки не стало и турбина пошла в разнос. Здание станции залихорадило, стекла в окнах задребезжали. Я выскочил из-за стола. Пригнул вниз к турбине, ухватился за ручку регулятора, чтоб прекратить доступ воды на лопасти турбины. В это время полы моей шинели угодили под мощные клиновидные ремни. Меня сильно рвануло назад на шкив турбины. К моему счастью подгоревшая шинель не выдержала - лопнула, а я остался у регулятора, крепко держась за ручку. В 1959 году электростанцию закрыли из-за ее неэффективности, а электролинии присоединили к Вадовской ГЭС, где директором был Севостьянов В.В., а мы, электрики, пошли под сокращение. Узнав, что я без работы, меня пригласили работать в колхоз «Заря» (Еромчино) - председатель Ваньков В.Д.. В колхозе была своя электростанция 25-киловаттная малютка, построенная на р. Лиса. Я согласился и принял все электрохозяйство. Проработал 6 лет до 1965 года. В 1965 году приехали с Сасовских электросетей директор Пиунов Б.И., главный инженер Ульяинкин М.М. и главный бухгалтер Мрякин для приемки электролиний на баланс Сасовских электросетей. Попросили и меня перейти к ним для обслуживания линий Кадомского участка и одновременно обслуживал электрическое хозяйство колхоза до принятия другого электромонтера. Электролинии от колхозов были приняты в безобразно плохом состоянии и нам пришлось вновь все восстанавливать, механизации никакой в то время не было, ямы под опоры копали лопатой вручную и поднимали столбы баграми также вручную. И так мотались по всем деревням и селам района с куском хлеба и бутылкой молока, пока не восстановили все электролинии района. Оклады были небольшие, поэтому и пенсии малы. В 1986 году исполнилось 60 лет. Получил пенсионное удостоверение пожизненно. Слово пожизненно на меня так подействовало, будто шершень с лету меня в висок долбанул. Признаться, честно я сильно переживал, жизнь прошла в одних заботах. Проработав еще два года на пенсии, стал ощущать, что лазить на когтях на высоту становится тяжеловато и я вынужден был место уступить молодым. Остаток своей жизни приходится находиться поблизости к дому, работать по силам по хозяйству. А.Н. ЛАЗАРЕВ. С. Енгазино.