Сила жизни рядового Бобикова: «Я ни рубля в госказну на водку не положил!»
С Фёдором Петровичем я познакомилась в Госпитале для ветеранов, и это был неожиданный подарок судьбы. Когда ещё мне доведётся вести неспешную беседу с человеком, который пережил 10 царей, прошёл пешком от Новгорода до Польши, ходил за плугом до последнего, до сих пор держит пасеку и не отдал государству ни рубля на алкоголь!
Мы сидим, как тузы, на кожаном диване в актовом зале госпиталя, под портретом Ленина. До обеда уйма времени, но и этого не хватит, чтобы ветерану рассказать про свой век.
– Глаза, вот, подводить стали, завтра доктор скажет, можно ли операцию сделать, а то как крестьянину без зрения-то?
– А вы меня видите? Волосы чёрные?
Фёдор Петрович неопределённо вертит рукой, мол, всё приблизительно, потом гладит меня по голове и со смехом отвечает:
– Только на ощупь!
Шутили мы много, а значит, есть ещё порох в пороховницах и глаза ещё непременно послужат ветерану. Говорил Фёдор Петрович неспешно, вдумчиво, а куда торопиться – весь век за два часа не перескочишь, тут и жизни не хватит.
– Родился, крепчал и мужал в Сибири, было там тогда село со звонким названием Медяки – Каргатский район Новосибирской области, – вспоминает Фёдор Петрович. – Когда Столыпин Сибирь населял, то коня и плуг давал бесплатно. Мои родители из Белоруссии туда и поехали. 300 дворов тогда в Медяках было, 60 человек в 41-м в один день в армию ушло… А снегу там – о-ёй! – избы с крышами заметало! Утром встаёшь и начинаешь потихоньку норы-траншеи рыть. А земля там какая лёгкая, а воздух! Здесь и земля тяжелее, и дышится не полной грудью… Но зато там яблоки не растут, а здесь какие яблоки! Да из-за одних этих яблок пешком бы сюда пошёл…
Тут на лицо Фёдора Петровича словно облачко налетело, он на минуту задумался.
– Э-эх, были Медяки, да все вышли! Я последний раз туда 8 лет назад ездил, могилки родительские навестить: пятеро одиночек от села остались да две коровы. Водка народ уложила. Я вот ни рубля в государственную казну не дал на спирт, сам солод растил и пиво варил, по дедовским рецептам.
От звонкого названия медяков в большой семье Бобиковых не прибавилось. У отца Фёдора было 8 детей, а времена шли не ласковые.
– Однажды к нам пришли в тужурках и всё, что мы вырастили и заготовили, до последнего зернышка, отобрали – продразвёрстка… Разверстали, как распяли. Мы в тот год траву-лебеду ели, пока новый урожай не нарос! Ой, не хочу вспоминать даже, не дай Бог никому такой жизни!
В Медяках Фёдор закончил лишь два класса. Надо было землю пахать. В 12 лет мальчик уже работал на быке. Отец с Первой мировой вернулся инвалидом и умер, аккурат в августе 41-го года.
– Мы его похоронили и ушли в армию: пять братьев, Лёшка, Васька, Тимка, Ваня и я. А дома мать осталась с малыми Олей и Колей… Я один только с войны и вернулся. Тимофей где-то в здешних краях погиб от тяжёлых ран.
Сначала Фёдор служил на Востоке – через море видна была Япония. Однажды японские диверсанты высадились в поле на парашютах и Фёдор с солдатиками поймали одного. А в 1943 году его перевели в Великий Новгород. Оттуда и началась его фронтовая дорога.
– Вот на этих двоих пешком до Польши дошёл, рядовым пехотинцем, – потирает свои служивые колени Фёдор Петрович. – Два раза ранен был, в руку и ногу. А как в Польшу ступили, в марте 45-го, меня контузило в бою. Очнулся в госпитале, и только 1 мая вышел. Я не разговаривал, речь пропала. Врач, помню, язык лопаткой прижимал, лампой горло грел и приговаривал: «Не скоро, но будешь говорить». Год не разговаривал – не хочу и вспоминать!
После госпиталя Фёдора отправили домой, и поехал он поездами да на перекладных в свою Сибирь. А когда до дома добрался, обратно повернул.
– Что ж, я мать с детьми объедать буду? Она сама с воды на воду перебивалась, лишь бы что в рот детям положить – война всё повымела у людей. Я и поехал сюда, на Псковщину. Был у меня верный фронтовой товарищ, дядя Яша. Он мне сильно помогал, наставлял, поучал, как старший. Мы обменялись адресами и уговорились: если меня убьют, он моим скажет, а если его – я к нему поеду. Оба живы остались. Вот к нему-то я и приехал, в деревню Медниково Палкинского района. У него земля своя была, я помогал, и сеял, и бороновал, да так тут и остался. Яшина жена, Дуня, своих двоих детей растила и меня как сына приняла.
В Сибирь Фёдор вернулся, когда окреп и на ноги встал. Вернулся, чтобы построить матери дом. Но это случилось только через 6 лет. До этого в Медниково он нашёл себе невесту, Александру.
– Беленькая такая была моя Саша, с пушистой косой. Мы 58 лет душа в душу отжили. Ни разу не поссорились. Я никогда не спорил и зла не держал. В чём правда-то – никогда ни на кого не держи зла. Она с самого начала сказала, что фамилия у меня смешная, и она на своей останется – Лашкова, а я Бобиков – так и прожили.
Сыну нашему, Коле, уже 70 Один он у нас. Тогда Ворошилов издал указ, кто не работает, того выселять. Мы не хотели в колхоз вступать, но пришлось. Саша в доярки пошла, а я – за повара. Она до зари на работу уходила, а я ей завтрак готовил. Она приходила, я уходил, а её горячая еда на столе ждала. Я при Сталине 36 рублей получал – какие дети? Что я мог купить на эти деньги? Поэтому Коля и один. Трактористом широкого профиля был! Я и сейчас с ним живу в Ерёминцах… С ним маленьким в Сибирь и ездили, и 7 месяцев там жили, пока я дом не поставил. Остаться, конечно, могли бы, но здесь нас тоже ждал дом, и яблони с яблоками, и Дуня с Яшей. Мы с Сашей после-то в Ерёминцах обосновались, так Яша часто к нам наведывался, то помочь, то подсказать. И мы к ним приезжали... Я и сейчас к ним езжу – на могилки.
О своей незабвенной Саше Фёдор Петрович говорил с большой нежностью и мало – душили скупые слёзы. Любил он жену больше жизни.
– Она чистюля у меня была, я при ней всегда такой нарядный ходил, – Фёдор Петрович оглаживает свою ярко-синюю новую пижаму и смеётся своей шутке. – А мастерица какая, вязала и кружева, и свитера. До сих пор Сашины носки-шарфы носим. А перчатки узорчатые, которые она мне дарила, не ношу, берегу. Достану, посмотрю, и назад положу – память! Она до последнего работала, полежала недельку всего. Мы с косьбы вернулись, а её уже нет – 2000 год, август, покос был, – и Фёдор Петрович заплакал без слёз, одним лицом.
Саша легла ждать мужа с Яшей и Дуней на деревенском погосте, а сибиряку-ветерану ещё век вековать, землю пахать, да 40 ульев, да 2 коровы – хозяйство большое. Фёдор Петрович ещё три года назад за плугом сам ходил, и «пружинил», как молодой. Это сейчас его глаза подводят, да ноги всё хуже разгибаться стали.
– Жаль, медали свои я сюда не взял, показал бы, штук 20 их у меня. Но я потерять боюсь. Как-то на могилку к хозяйке своей пошёл, да там три и отстегнулось, пока прибирался. Хорошо внук Ваня их там нашёл после. А внук у меня какой, вы б знали, – золотой внук, нет таких сейчас ребят! И в поле косит, и грамоты носит – 9-й класс заканчивает. Он, конечно, всю крестьянскую работу знает, но я хочу, чтоб он дальше учился. Я не учился, пусть они учатся, хватит коров пасти. У меня трое внуков, ещё Нина и Игорь. У Нины двое детей – правнуки мои. Все рядом живут, в соседней деревне. Я богатый!
Что богатый Фёдор Петрович – то правда. Землёй, детьми, верой богат. На школьном автобусе Фёдор Петрович ездит за 7 километров в соседние Зобки, в церковь, где служит отец Иван, помолиться за всех. Батюшку Фёдор Петрович очень хвалит. «Настоящий он! Надо, так и сам на коленки встанет», – говорит ветеран. А недавно священник подарил Фёдору Петровичу дорогой подарок – икону Николая Угодника. Богатство-то, оно у всех разное бывает…
Гизела Державина,
Псков
От автора: мы бы ещё долго говорили с Фёдором Петровичем, но нас в актовом зале нашли медсёстры – пора обедать, режим. Я проводила ветерана до палаты и взяла телефон внука. Спасибо за помощь в подготовке этого очерка Ивану Лашкову, внуку Фёдора Петровича Бобикова. Иван предоставил редакции фотографии из семейного архива.
