Жизнь - взмах ресниц! Мгновение - и нету её… отлетела

Вчера днем умерла Людмила Васильевна ВАСИЛЬЕВА. Музейщик от Бога, лучший в области знаток псковского дворянства, жена редактора «Псковской правды» и моего ныне покойного друга Володи Васильева. Кто знал, помяните, кто не знал - поверьте на слово. Да, и передайте друзьям, близким и знакомым Володи и Люды Васильевых. Отпевание - в Любятовском храме, в четверг, похороны - в Орлецах, в ограде могилы трагически погибшего сына Саши. Точное время пока не знаю (уже известно - 10.00). Надо бы ещё что-то теплое сказать, но не получается. Буквально позавчера вечером вдруг подумал: хорошо бы позвонить Маменьке (так все друзья Васильевах их называли - Маменька и Папенька). Но вот, поди ж ты, мы сильны задним умом. …Сейчас перечитал на старом сайте «Курьера» своё интервью-исповедь с Людмилой Васильевной и понял, что лучше уже не скажу. Строки эти написаны через полгода после смерти Владимира Ивановича – в феврале 2009 года. Даже не представляю, как московское начальство дало добро на разворот, но видно так надо было свыше. Прочитаете, и поймете, кого мы потеряли.   ИСПОВЕДЬ ВДОВЫ ПСКОВСКОГО ЖУРНАЛИСТА И ВНУЧКИ ДВОРЯНСКОГО ФЕЛЬДШЕРА   Моя собеседница Людмила Васильева – автор эксклюзивной энциклопедии «Имения Порховского уезда» о Дновском, Дедовичском, Порховском, Струго-красненском, Солецком и Лужском районах, музейщик до мозга костей и вдова безвременно ушедшего из жизни ведущего журналиста Псковщины Владимира Васильева. – Вместе с написанием книги я осваивала компьютер. Григорий, мой сын, заставил пройти курсы. Две недели я сидела на них, словно пришелец с Луны: английского не знаю, кнопок не понимаю, пока найду, все уже дальше о чем-то говорят. С курсов я вышла девственно чистой. Запомнила только одну вещь: как включается и как выключается компьютер. Все остальное пришлось осваивать с Гришей. Но у молодых ведь терпения нет: «Мам, я тебе объясняю тысячу раз, ты записывай, что говорю: вот такую кнопочку нажать, потом другую». Из-за этих кнопочек я не один текст теряла и заново набирала. Но, думается, мучения не прошли даром.  Прадеда задрал медведь Случайно или нет я пришла к своей книге об имениях, судить не мне. Моя прабабушка жила в Волышове, в готическом домике управляющего на въездной березовой аллее. Её муж служил у графа Строганова и следил за зверинцем. Однажды, во время кормления животных, медведь задрал его насмерть. У жены от ужаса отнялись ноги. На руках остались двое детей – Маша и Василий. Девочку граф Строганов определил во фрейлины в Зимний дворец. А мальчику дал медицинское образование, выучил на фельдшера и вернул в своё имение Александрово. Мама моя, Антонина, там и родилась, заворачивали её в пеленки цесаревича Алексея, которые присылала из Питера Мария, – в углу были царские вензеля. Много позже мать возила меня в Александрово. Сохранились наш дом из валуна и красного кирпича и церковь Спаса Всемилостивого. Дед Василий прятал в ней от большевиков князя Гагарина, который убежал из-под расстрела в Порхове. Дедушка оказал ему первую помощь и извлек пулю из руки барина. Церквушка была настолько маленькой, что Гагарин позже назвал её в своих заграничных воспоминаниях часовенкой.  Похоронили дедушку Василия на въездной аллее. Могила его не сохранилась. У меня есть фотография, где мама стоит на предполагаемом месте. Это было перед её смертью, когда она очень хотела съездить на родину. Сетовала, что я не поговорила с её старшей сестрой, тетей Аней. Мама была младшая в семье и родилась, когда её никто не ждал – через 16 лет после Анны. Всего было шестеро детей. Отца моего, как и деда, звали Василием Васильевым. Муж мой тоже Васильев, думаю, это не случайно.  Таких отчислять нельзя Школу я заканчивала в Порхове, пединститут – в Пскове. Нам повезло: на факультете литературы преподавали такие корифеи, как Евгений Александрович Маймин, Мария Титовна Ефимова (от неё мы влюбились в XIX век) и мой руководитель Вера Николаевна Голицына. Всю стипендию я тратила на книги, надрываясь, тащила их от порховского вокзала до дома на Советской. До сих пор люблю Гоголя и его «Мертвые души», таю от счастья, когда их перечитываю – там такой непередаваемый юмор, такой смех. Дети мои не могли поверить в эту любовь, а я, работая в Дачненской школе в Дно, соловьем пела именно на этих темах. О, это целая семейная легенда, как я познакомилась с моим Володенькой! Я уже трудилась в институте лаборантом и выдавала книги по МБА, а их можно было читать только в кабинете. Володя потом честно признался: сунулся он к нам, увидел «очкастую кобру» и понял, что я ему с собой ничего не дам. А когда осталось два дня, честно признался, что не успевает все прочесть, и попросил книги под расписку. Я почему-то дала. Чуть позже в институт приехала англичанка, и мне поручили свезти её в Псково-Печерский монастырь. Встретив Володечку, я предложила: не хочет ли и он туда поехать, наврала, что нам дают командировочные. Мы потом и в ресторане пообедали, и хорошо отдохнули. А в мае он обогнал меня на бывшем бульваре Кахановского, и мы изумились: ведь только что ехали из Питера в одном вагоне. Это была судьба. 8 июня он предложил мне подать заявление. При этом завалил три экзамена за третий курс. Мы вдвоем ездили загорать в Черёху, готовились к русской литературе XIX века, и я рассказывала ему «Войну и мир». Маймин был человек уникальный и поставил-таки ему четверку. Однако Володя завалил другие предметы. Его собрались отчислять. И тогда моя напарница, лаборантка Галя Адамсон, с которой мы дружили с института, побежала на кафедру и заявила, что таких, как Васильев, не отчислять надо, а ещё и стипендию назначать... Вся кафедра была в шоке. Хвосты он сдал, а в придачу к свадьбе получил и стипендию.   Родился в тюрьме Примерно тогда же я узнала, что муж родился в рижской тюрьме. Шоком это для меня не было. От наших умных преподавателей, про репрессии мы знали больше, чем кто-либо. Мать его посадили «за три колоска» еще при Сталине. Дальше у неё, вероятно, был тюремный роман. Володя с братом родились в больнице, за решеткой. Толик был старше на 15 минут. А мой суженый-ряженый – размером с буханку, никто и не думал, что он выживет. Спасибо сокамернице матери: у неё было много молока – хватило и для своего ребенка, и для Володечки. Потом он долго отказывался ходить и ползал вперед ногами. Стал подниматься только на свежем воздухе – в родной деревеньке Шалашнице, что в Бежаницком районе. Став взрослым, Володя ездил в Москву к отцу. Батяня его был, конечно, жук ещё тот. Занимал какой-то высокий пост на железной дороге. Если мать посадили ни за что, то у того был размах. Володя нашел нужный подъезд, но не решился подняться. Во-первых, отца, наверное, не было в живых. Во-вторых, семье (по-моему, двум девочкам) было бы неприятно узнать о побочных тюремных близнецах. И он решил: незачем вносить смуту в души людей.  На учете в КГБ Где бы мы ни жили – в Порхове, Дно, Пскове, дом наш был полон народу. Мы открыто говорили об Ахматовой, Гумилеве, Булгакове, Солженицыне, Пастернаке. Кругом были единомышленники. Мой Володенька и его друг граф Галицкий (граф – студенческая кличка, – ред.) стояли на учете в КГБ. Их дела и сейчас лежат там, вместе с доносами из института как на антисоветчиков. Позже, когда появилась отдушина, Галицкий читал послания стукачей, а Володе это было неинтересно. Мы и без того знали, кто у нас смотритель. Он приходил к нам домой, пытался дружить, рассказывать о себе и охоте. Но у Володи не было страсти ни к рыбалке, ни к охоте, он только грибы мог собирать, изредка – ягоды. Вызывали ли меня в КГБ? Нет, только один раз в кабинете ректора попросили написать отчет о том, как я встречалась с англичанкой. И были удивлены, что та купила себе в подарок какой-то разрозненный том (она жила вместе с нами в общежитии). Потом вдруг просили вытащить билеты из сумочки, чтобы узнать, когда англичанка уезжает, сообщить место, число. Я на такое не могла пойти. А одна наша девушка согласилась...Все было. Мы очень хорошо ощущали, что происходило вокруг нас и что было запретно. Печатали в кабинете Мандельштама, Цветаеву и распространяли среди студентов. Книг не было. Ничего не было. И за мной тоже ходил хвостиком младшекурсник. К себе приглашал, попугая демонстрировал нам с Галей, угощал сладостями...  На кухне – шаром покати Чтобы понять, каково быть женой журналиста и редактора, для этого надо быть, во-первых, женщиной. Во-вторых, не быть журналистом с такими же искренними и горящими глазами. В-третьих, родить троих детей. Тема эта для меня очень тяжелая. Володя умер 3 сентября – через два дня после нашего 35-летнего юбилея совместной жизни, как будто не хотел его омрачать.Когда в Порхове мы получили в декабре новую квартиру, он сразу захотел в ней встречать Новый год. Но в доме не было воды. И мы тягали её во фляге на пятый этаж, а у меня был Гриша, которому восемь месяцев, и его надо было подмыть, подогреть воду, обстирать. Плюс – накормить и отправить в школу старших сыновей – Сашу и Гену. До мая мы жили в таких деревенских условиях. Володя получил назначение в Дно, а я плакала: «Оставь меня, тут музей, работа, всего-то 25 километров, ты каждый день будешь приезжать». Но он знал, что у него ненормированный день, что на первом месте газета, а потом уже семья. И мы оставили благоустроенную квартиру. Дновский период он считал самым счастливым в своей жизни. Там он стал редактором, собрал команду, и они делали одну из лучших газет в Псковской области. А я полгода сидела ночами в ванной, затыкала рот и рыдала. Тогда всё было по «карточкам». Три года я обменивала водочные талоны на ведро картошки, и мы растягивали её на троих. Один раз, когда давали синюшных курей, цыпок этих голенастых, сбежала со школы, а передо мной они кончились. Вдруг кто-то сказал, что в дальнем магазине есть яйца. Мы – туда, но и там они кончились, говорят, мол, есть на Профсоюзной. Прибегаю – а перед носом дверь закрыли. Пришла домой, села за стол в зимнем пальто и зарыдала. Нечем было кормить ребят, на кухне – хоть шаром покати. Как я отношусь к тому, что дети не пошли по нашим стопам? Помню, как Саша сказал: «Да ты что, чтобы мы жили так, как вы? Вот вы закончили институт и что видите?» И я молчала, потому что помню: когда отворачивалась, то Сашка хватал от младшенького брата Гришки вареную картошку размером с куриное яйцо… Я била по рукам, а он говорил: «Мама, что ты, не понимаешь: мне же в армию идти». Да, вот такой тупик. И тому и другому надо. По воскресеньям в 6 утра мы вставали с Володенькой и занимали очередь за молоком. Когда через 6 лет он объявил мне, что его берут в областную газету и мы переезжаем из Дно в Псков, я опять взмолилась, ведь у меня уже были школа, мои любимые ученики...Нет, я сегодня прекрасно понимаю, почему они не пошли за нами. Старший сын Гена, спустя столько лет, поступил-таки в техникум, думает и об институте. Он сейчас в строительном бизнесе. Очень остро переживает обрушившийся кризис. Заказчиков стало меньше, они уходят, не могут заплатить, кредитов не дают. Сын ночами не спит, осунулся, но понимает, что под лежачий камень вода не течет. Об одном просит: «Не дергайте по мелочам и не мешайте». Мне ясно одно: прошли безвозвратно те времена, когда он спустил на нет оставленную нами в Дно квартиру, купил себе машину и разбил её. Извините меня, все бесятся. Жеребец, когда его вводят в оглобли или верхом садятся, тоже недоволен, не хочет, чтобы его охомутали. Он хочет жить, как все, – траву щипать, резвиться. Охотились на военных Хватило горя и в середине 90-х. Брат мужа, Толик, когда их вывели из Германии, был военным. Прописка - в Белоруссии, а часть направили в Ростовскую область. Семья – без квартиры, у них – шестеро детей. И Толя раз в три месяца ездил за деньгами. Никто и предположить не мог, что в Ростове шла охота на военных. Это был 1994 год – год смерти моего среднего сына Сашеньки. В ноябре нам позвонила Лена: мол, её муж, брат Володеньки, не вернулся назад. Два месяца мы тщетно писали запросы. В марте сообщили из ФСБ: его нет в живых. Володя тут же уехал, деньги тогда шли на миллионы. Лена оставалась одна с детьми, без пособий и копейки. Как она выжила, одному Богу известно - распродала всё, что нажили в Германии. Но Володя добился-таки суда над милиционерами. Это потом выяснилось, что они на своей машине переехали брата и привезли в больницу (но уже обобранного до нитки). Неделю он боролся за жизнь, были и документы, хотя жене об этом не сообщили. У больницы тоже был свой бизнес – на смерти бездомных.Однако суд Божий все же есть, по крайней мере, в отношении сына Сашеньки. В 1994 году цыган убил его, когда он возвращался с танцев, и бросил под поезд. Милиция виновных так и не нашла. Но через три месяца убийца погиб от рук таких же, как он, нелюдей. Я больше хочу сказать: ад мы проходим на земле. Я понимаю это как очищение муками. У каждого жизнь греховна. И эти муки, я думаю, – пропуск в чистое небо. Туда! Мне кажется, что мой Володя никогда не будет в аду. Чистилище он прошел здесь.    Стукнул по карману – не звенит Больше всего из классиков Володя любил поэта Николая Рубцова. Как только к нам приезжали гости, он тут же вспоминал строки: «не было собак, и вдруг залаяли, не было гостей, так подавай», или «стукнул по карману – не звенит, стукнул по-другому – не слыхать». Рубцов для него – это жизнь. Из современников очень уважал бывшего губернатора Туманова. С ним он был в командировках в Чечне и в Югославии, где в то время шла война. Уважал за то, что тот был тактичный руководитель, а главное, успел многое сделать: начал восстанавливать Крыпецы, провел дорогу в Жаборы. Володя тогда возглавлял пресс-службу области, и благодаря Туманову ему собрали деньги, чтобы он поехал в Ростов искать брата. И таких поездок было три.Что до нынешних федеральных и областных чиновников, то они мне неинтересны. Я их и не знаю. Мы живем как-то автономно. Наши жизни не соприкасаются. Вот как власть и народ: что там делается наверху, что внизу – никто друг про друга ничего не знает. Для нас, смертных, актуально одно: как бы снова вырулить и чтобы той картошки хватало. Я никогда не считала себя диссиденткой. Просто старалась не врать: дал слово – держи. Может быть, у меня такие принципы, которые созвучны тому дворянству. У них это было в крови. Я же ушла из своего любимого музея только потому, что меня просили написать докладную на сотрудницу Машу Кузьменко, которую хотели выжить из музея Спегальского, а ведь это подло, в конце концов… Из авторитетных людей для меня остаются: в стране – ушедший из жизни Дмитрий Сергеевич Лихачев, в области – Маргарита Тимофеевна Маркова, главный специалист по истории дворянства, и Лидия Тимофеевна Васильва, без участия которой не вышла бы в свет моя книга.  Жизнь – взмах ресницы Мама моя перед смертью говорила: «Доченька, как будто жизнь вся приснилась, вот взмах ресницы, и нету её… отлетела». Вот и я всё помнила, все было, а так быстро пролетело. Когда бы я еще могла так исповедоваться, говорить о времени и о себе. Человек из своего детства растет. Если он был человеком, им и останется, а если у него есть кривоточина, то таковая и по всей жизни будет. Мой Володя был кристально чистый, к его рукам ни копейки не прилипло. Он отдавал деньги всем, а семье – что останется. Последние года два выдергивал из долгов свою «Псковскую правду». То, что я пережила, редкая женщина может выдержать, это к вопросу о том, – хорошо ли быть женой журналиста.  Если Бог еще держит меня на этой земле, то я должна сделать книгу памяти о моем муже – Владимире Ивановиче Васильеве. У него остался богатый архив, море воспоминаний, там нет ни слова фальши. Книга будет начинаться с детства в Шалашнице, Ашевской школе, Порхове, Дно, Пскове...    То, что осталось за кадром В общей сложности мы проговорили с Людмилой Васильевной часа четыре, это был сердечный монолог человека, за плечами которого осталась целая эпоха, о которой мы знали из официозных учебников. Но еще никто из нас не пытался толком заглянуть в учебник-откровение личной жизни одной отдельно взятой семьи. Ниже хочется привести те строки, которые в силу ограниченного объема полос не вошли в газету, но думаю, что для читателей сайта они будут интересны:- Нет, я далеко не лучший специалист по дворянству, лучшей по этой теме является Маргарита Тимофеевна Маркова. Считаю, что в выходе моей книги «виновата» Лидия Тимофеевна Васильева - ангел-хранитель Порховского краеведческого музея. Она прекрасно знала, что материал у меня копился лет 20, и ей надо было, чтобы он не пропал после моей смерти. Последние годы она охотилась за мной: «Ну, Людмила Васильевна, вы работать будете всю жизнь - работайте на здоровье, но давайте сейчас подведем черту». И после смерти мужа, Владимира Ивановича, когда я приехала на холомковскую конференцию, поняла, если не сейчас, то когда же. Но ни у меня, ни у Лидии Тимофеевны денег не было. И ей пришла гениальная идея - объявить подписку, как в старые добрые времена на Пушкина: хотите книгу по имениям Порховского уезда – платите деньги, и будет она у вас. Народ собрал около 20 тысяч, издание обошлось в 25. Тираж был ограничен и весь пошел на уплату взносов. Мне лично выдали 10 экземпляров. Я была в ужасе, надо и в архив дать, и в библиотеку, и в храм Невского. Спасибо кандидату наук и дворянину Олегу Михайловичу Карамышеву. Он свои экземпляры - на 5 тысяч рублей - подарил мне. Ни к властям, ни в областной комитет по культуре, зная, как тяжело выбить деньги, мы не обращались. Правда, на презентации присутствовал кто-то от администрации города, а когда стало ясно, что такого явления не было, что якобы помогут... Вообще Порховскому уезду сказочно везло. Вышел в свет бесценный сборник дореволюционных материалов, собранных Натаном Феликсовичем Левиным. Опубликованы воспоминания Васильчикова, Проскуряковой. Это уже не бисер, это жемчужины!Так как мне запрещали в музее заниматься любимым делом, я вставала каждое утро в 4 часа и до 7 набирала на компьютере одним пальцем текст (я и сейчас встаю в это же время). Мой сын Григорий заставил меня пройти курсы, но с них я вышла девственно чистой. Целый месяц пришлось потратить на одну только переделку уже готовых ссылок.  Она открыла командора Рязанова Для меня самым счастливым был порховский период. Там у нас появилось трое детей. Хотя двоих (так как резус у меня отрицательный) пришлось рожать не в Порхове, а в Пскове. Естественно, зарплаты служащих на многое не хватало, да я и не могла претендовать на высокооплачиваемую работу, поэтому пошла в музей - на самую маленькую. Она всегда была никакая, во все времена и при любых режимах. Для меня было главное - не тетради проверять, не дома планы писать, а с детьми быть и заниматься любимым делом.Я ж литератор, в Порхове узнала, что наш Бухаров был знаком с Пушкиным и Лермонтовым, что они здесь бывали. Меня это так потрясло, что я всю жизнь крутилась вокруг этой темы. Так что, если бы не заведующая Порховским музеем Лидия Тимофеевна, не было бы моей книги об имениях. Эта удивительная женщина, как вулкан и огонь вместе взятые, она выкрутила мне руки и сказала: делайте, пока мы живы! И так во всем. До этого мы создали с нуля музей. Там были лишь выгоревшие газетные вырезки, а в притворе - ободранное кресло графа Строганова и его голубая ваза из Волышова. Чем ещё горжусь? Тем, что побывала на родине предков, что нашла имена первого устроителя курорта «Хилово» – Федора Федоровича Львова и командора Рязанова, да-да, того самого из «Юноны и Авось». Никто не знал, что у него было у нас имение. Я в архиве обнаружила план его Сельца... Это было дело о долгах: Рязанов умер, и чиновники хотели взимать их с детей, а те возражали.  Власти правят ради наживы Может ли быть надежда на второе издание моей книги? Не знаю, говорят, есть какие-то сайты дворянства, если туда дать список наших питерских дворян, то кто-то увидит родных и заинтересуется. Но эта идея почти фантастическая... Тем не менее жизнь продолжается. Меня лишь пугает, что детвора у нас жестокая, в стаи слепляется. Мы-то ладно, худо-бедно отжили свою жизнь, старались сделать это достойно и людям добро принести. А что до настоящего дворянства, то его воспитывать надо лет 300. Надо, чтобы ребенок рождался в естественной среде. Раньше спинку учили держать с малых лет. Мальчики ходили кушать, чтобы плечи были развернуты, держа книжки под мышкой, а локотки прижатыми. Нельзя было наклоняться над тарелкой, а еду надо было подносить вилочкой ко рту. Нельзя было и склоняться, чтобы даме ручку поцеловать, надо чтобы рука шла на 90 градусов. Совсем уж нахалы из нахалов целовали не перчатку, а кончики пальцев. На все был тончайший этикет. Они с малолетства приучались трудиться. Вспомним Пушкина, во сколько он начал писать, правда, по-французски... Не думаю, что они катались как сыр в масле. Не будет в России в прежнем виде и моего родного Александрова и Волышова. Чтобы парк возродить, его надо заново посадить и лелеять. Культура должна быть во всем, а у нас её нет - вот о чем моя душа болит. Я не понимаю, почему своими силами не восстановить голубятню в Волышове. Что, известки нет? Просто это не дает дохода. Время сейчас корыстное. И если власти нельзя обогатиться, лично в карман положить, то интереса это для неё не представляет.